Конспект урока: «Нить судьбы» (художественный мир Бориса Пастернака). 11 класс

Конспект сопровождается презентацией.

Тип урока – лекция.

Цели: вызвать интерес к личности Бориса Леонидовича Пастернака и ее поэзии, познакомить учащихся с жизнью и творчеством поэта; развивать умения выразительного чтения, художественный вкус, совершенствовать навыки составления хронологической таблицы жизни и творчества поэта; воспитывать патриотические и гражданские чувства, прививать любовь к искусству, литературе, музыке.

Ход урока:

1. Оргмомент.

2. Слово учителя.

Борис Леонидович Пастернак.  Нить судьбы

Слайд 1

Б. Пастернак. "Во всем мне хочется дойти до самой сути" (читает автор).          Слайд 2

Во всем мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

 

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

 

Все время схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

 

О, если бы я только мог,      

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

 

О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,

Нечаянностях впопыхах,

Локтях, ладонях.

 

Я вывел бы ее закон,

Ее начало,

И повторял ее имен

Инициалы.

 

Я б разбивал стихи, как сад.

Всей дрожью жилок

Цвели бы липы в них подряд,

Гуськом, в затылок.

 

В стихи б я внес дыханье роз.

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты.

 

Так некогда Шопен вложил

Живое чудо

Фольварков, парков, рощ, могил

В свои этюды.

 

Достигнутого торжества

Игра и мука -

Натянутая тетива

Тугого лука.

 

Из воспоминаний Жозефины Леонидовны Пастернак.                                                 Слайд 3

Нас было четверо сестер и братьев: Борис, сестра Лида, брат Александр - архитектор; он, кстати, очень помогал в работах по устройству Мавзолея Ленина. В 20 годы наша семья разделилась: родители, я и Лида уехали за границу - мама была больна, требовалось хорошее лечение.

Уезжали по личному разрешению Луначарского; отец никогда не отказывался от советского гражданства, мечтал вернуться, но уже не пришлось.

Сначала Германия, потом, во время разгула нацизма, - Англия. Борис никогда не думал жить за рубежом. У него всегда и во всем было русское начало.

 

Б. Пастернак. "Единственные дни" (исп. Ростислав Чебыкин).                             Слайд 4

На протяженьи многих зим

Я помню дни солнцеворота,

И каждый был неповторим

И повторялся вновь без счета.

И целая их череда

Составилась мало-помалу -

Тех дней единственных, когда

Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:

Зима подходит к середине,

Дороги мокнут, с крыш течет,

И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,

Друг к другу тянутся поспешней,

И на деревьях в вышине

Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень

Ворочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

 

Итак, - десятые годы двадцатого века, Москва. Здесь, на Мясницкой, живет семья Пастернаков. Отец - Леонид Осипович - преподаватель Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Мать, Розалия Исидоровна Кауфман, пианистка европейской известности.

 

Из воспоминаний Жозефины Пастернак.

Корни фамильного древа Пастернаков недооценены и не исследованы. Я считаю, что главные в нашем роду - родители.

Отец работал много и одухотворенно. Образ мамы у детей остался в памяти как образ двух людей: на людях - сдержанная, отдавшая свою жизнь мужу и детям, в музыке она была на какой-то недоступной высоте. Она замечательно играла. К ней можно отнести слова Лермонтова: «По небу полуночи ангел летел, и тихую песню он пел... И звук его песни в душе молодой остался без слов - но живой... И звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли»...

 

Из писем Бориса Пастернака.                                                                                        Слайд 5

Главное мое потрясение - папа, его блеск, его фантастическое владение формой, его глаза, как почти ни у кого из современников, легкость его мастерства, его способность играючи отхватывать по несколько работ в день. И - несоответственная малость его признания...

 

Из воспоминаний Жозефины Пастернак.

Я могу без лишней скромности сказать: лучшие художники и музыканты России бывали в нашем доме. Для нас их имена не были отвлеченными. Мы видели, знали многих по рассказам родителей. Я как сейчас помню сидящих отца и Скрябина Они спорили о новом рояле, где у каждого звука будет свой цвет. Я помню немало писателей, помню Врубеля, а также других художников самых дерзких творческих манер. Мой отец очень любил самых разных людей, но непременно четких в позиции, убежденных. Очень мои родители дружили с семьей Серовых. Моя мама и супруга Серова были подругами, служили вместе в консерватории и одновременно венчались. Папа и Серов очень похоже воспринимали искусство, только папа быстро писал, а Серов - медленно. Они часто говорили о знаменитых художниках как о друзьях: Рубенса, например, называли Петром Павловичем. Мы зачастую жили бедно, но достоинства никогда не теряли. Однажды только папа сказал о Серове с горечью и болью, когда тот умер: «У него такое выражение лица, будто он радуется, что ушел из этой ужасной жизни».

 

Все в этой удивительной семье были необыкновенно талантливы, порой казалось - излишне, сверх меры. Для юного Бориса источником мук и колебаний была проблема - чему посвятить себя.

 

Скрябин. Прелюдия си бе моль мажор.                                                                               Слайд 6 

Из воспоминаний Бориса Пастернака (на фоне музыки).

...музыка была для меня культом, то есть той разрушительной точкой, в которой собиралось все, что было самого суеверного и самоотреченного во мне... Жизнь вне музыки я себе не представлял... Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней - Скрябина... На дворе зима, улица на треть подрублена сумерками и весь день на побегушках. За ней, отставая, в вихре снежинок, гонятся вихрем фонари. Дорогой из гимназии имя Скрябина все в снегу соскакивает с афиши мне на закорки. Я на крышке ранца заношу его домой, от него натекает на подоконник. Обожание это бьет жесточе и неприкрашеннее лихорадки.

 

Скрябин-то все и решил... Скрябин и - вера в судьбу, в предопределение, в то, что судьба человека проявляется во всем, и более всего - в мелочах.

 

Из воспоминаний Бориса Пастернака.

У меня не было абсолютного слуха. Так называется способность узнавать высоту любой произвольно взятой ноты; отсутствие качества, ни в какой связи с общей музыкальностью не стоящего, но которым в полной мере обладала мать, не давало мне покоя... Я узнал, что его нет у выдающихся современных композиторов и, как думают... и Вагнер, и Чайковский были его лишены.

 

Так выбор был сделан: человечество потеряло, может быть, великого композитора - и приобрело великого поэта. Но музыка навсегда осталась для Пастернака высшей святыней; сколько стихов навеяно ею, в скольких упомянуты ее творцы!

 

Брамс. Симфония №4 ми минор.                                                                                            Слайд 7

Б.Пастернак. "Годами когда-нибудь в зале концертной" (читает Владимир Луцкер, на фоне музыки).

 

Годами когда-нибудь в зале концертной

Мне Брамса сыграют - тоской изойду.

Я вздрогну, я вспомню союз шестисердый,

Прогулки, купанье и клумбу в саду.

Художницы робкой, как сон, крутолобость,

С беззлобной улыбкой, улыбкой взахлеб,

Улыбкой, огромной и светлой, как глобус,

Художницы облик, улыбку и лоб.

Мне Брамса сыграют, - я вздрогну, я сдамся,

Я вспомню покупку припасов и круп,

Ступеньки террасы и комнат убранство,

И брата, и сына, и клумбу, и дуб.

Художница пачкала красками траву,

Роняла палитру, совала в халат

Набор рисовальный и пачки отравы.

Что «Басмой» зовутся и астму сулят.

Мне Брамса сыграют, - я сдамся, я вспомню

Упрямую заросль, и кровлю, и вход,

Балкон полутемный и комнат питомник,

Улыбку, и облик, и брови, и рот.

И сразу же буду слезами увлажен

И вымокну раньше, чем выплачусь я.

Горючая давность ударит из скважин,

Околицы, лица, друзья и семья.

И станут кружком на лужке интермеццо,

Руками, как дерево, песнь охватив,

Как тени, вертеться четыре семейства

Под чистый, как детство, немецкий мотив.

 

Но... «Нет» музыке не означало еще «да» поэзии. Путь к поэзии шел через Марбург, куда Борис поехал на подаренные матерью двести рублей (заработанные репетиторством и жестокой экономией) изучать философию. Он ехал туда с искренним желание всего себя вложить в науку - не замечая, что взгляд его на все, в том числе и на маленький, древний город, - взгляд поэта, а не ученого. Во все, что он делал, он вкладывал всего себя; так было и в Марбурге, где на столе Бориса высилась гора фолиантов, которые он усердно штудировал.

И вдруг - прозренье, крутой поворот: ученые труды убраны со стола, давно ожидаемое приглашение от главы марбургской школы профессора Когена не замечено. С философией покончено. Рождаются удивительные, истинно пастернаковские строчки...

Поэзию в нем пробудила любовь. В той, первой, любви он получил отказ - поэзия осталась с ним навсегда.

Сейчас, здесь, перед вами, произойдет удивительная встреча: последняя любовь Пастернака даст руку первой - через бездну в тридцать лет.

 

Борис Пастернак. Марбург

 

Я вздрагивал. Я загорался и гас.

Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, -

Но поздно, я сдрейфил, и вот мне - отказ.

Как жаль ее слез! Я святого блаженней.

 

Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен

Вторично родившимся. Каждая малость

Жила и, не ставя меня ни во что,

В прощальном значенье своем подымалась.

 

Плитняк раскалялся, и улицы лоб

Был смугл, и на небо глядел исподлобья

Булыжник, и ветер, как лодочник, греб

По липам. И все это были подобья.

 

Но, как бы то ни было, я избегал

Их взглядов. Я не замечал их приветствий.

Я знать ничего не хотел из богатств.

Я вон вырывался, чтоб не разреветься...

 

...В тот день всю тебя, от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

 

Когда я упал пред тобой, охватив

Туман этот, лед этот, эту поверхность

(Как ты хороша!) - этот вихрь духоты....

О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.

 

Тут жил Мартин Лютер. Там - братья Гримм.

Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.

И все это помнит и тянется к ним.

Всё - живо. И все это тоже - подобья...

 

Б. Пастернак. "Свидание" (читает автор).                                                                 Слайд 8

Засыпет снег дороги,

Завалит скаты крыш.

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь.

Одна в пальто осеннем,

Без шляпы, без калош.

Ты борешься с волненьем

И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды

Уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки

По рукаву в обшлаг,

И каплями росинки

Сверкают в волосах.

И прядью белокурой

Озарены: лицо.

Косынка и фигура

И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,

В твоих глазах тоска,

И весь твой облик слажен

Из одного куска.

Как будто бы железом,

Обмакнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

И в нем навек засело

Смиренье этих черт,

И оттого нет дела,

Что свет жестокосерд.

И оттого двоится

Вся эта ночь в снегу,

И провести границы

Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

 

Любовь... Как это похоже на Пастернака: получен отказ, но - «как жаль ее слез!» - жаль не себя - ее. И тут же - через страдания - чувство всепоглощающего счастья. Таким он будет всегда.

1946 год, один из труднейших для Пастернака, голодный, неустроенный, душный. А он пишет...

 

Из писем Бориса Пастернака.

Ко мне полностью вернулось чувство счастья и живейшая вера в него, которая переполняет меня весь последний год...

Я год за годом тружусь, как каторжный, и всегда мне всех... до слез жаль. Словно все кругом несчастные, и только я один позволяю себе быть счастливым и, значит, у всех как бы на шее. И, действительно, я до безумия, неизобразимо счастлив открытою, широкой свободой отношений с жизнью, таким мне следовало или таким мне лучше бы было быть в восемнадцать-двадцать лет, но тогда я был скован, тогда я еще не сровнялся в чем-то главном со всем на свете... И не знал-то хорошо языка жизни, языка земли, как их знаю сейчас. 

 

Из воспоминаний Жозефины Пастернак.

Борис всегда и ко всему относился со строгим соблюдением правил. В своей собственной жизни, со своей собственной жизнью он мог делать все, что заблагорассудится, - мог в один миг принимать какие-то решения или поражать друзей неожиданными действиями. Но он терпеть не мог вмешательства, кого-то обижать, короче говоря - быть раздражающим фактором... Его поэзию иногда называют эгоцентричной. Я бы так не сказала, несмотря на создающееся от стихов впечатление, что автор находится в большей гармонии с природой, нежели с людьми. Собственное отношение Пастернака - сочувствие до степени физической боли, полное сопереживание.

 

Это чувство полного сопереживания - и сопереживания деятельного - отмечали все...

 

Из писем В.Шаламова Пастернаку.

От 8.01.1956

Я чувствую, что я еще могу жить, пока живете Вы, пока Вы есть - простите уж мне эту сентиментальность.

 

От 24.12.1952

Только неделю назад Ваше чудесное летнее письмо оказалось в моих руках. Я проехал за ним полторы тысячи километров, в морозы свыше пятидесяти градусов. Спасибо Вам за сердечность, за доброту Вашу, за деликатность - словом, за все, за все, чем дышит Ваше письмо - такое дорогое для меня, тем более, что я, вполне готов был удовлетвориться сознанием того, что Вы познакомились с моими работами, и видел в этом чуть не оправдание всей своей жизни, так угловато и больно прожитой. Я так боялся, что Вы ответите пустой, ненужной мне похвалой... Я ведь не так уж ждал и ответа.

 

Шаламов писал это Пастернаку из «архипелага ГУЛаг», где жил на поселении, писал с великой благодарностью за поддержку.

Обратите внимание на дату их переписки: 1952 год. Еще не умер Сталин. Сам Пастернак - в немилости, под наблюдением; что уж говорить о вчерашнем заключенном Шаламове! Переписка с ним опасна, тем более, если тема ее - стихи о лагере, если в письмах, которые обязательно будут просмотрены цензурой, попадаются такие строки...

 

Из писем Бориса Пастернака В.Шаламову.

От 27.10.1954

Ужасна эта торжествующая, самоудовлетворенная, величающаяся своей бездарностью обстановка, бессобытийная, доисторическая, ханжески застойная. Я так не люблю ее.

 

В те годы, когда пишутся эти опасные слова, Пастернак попадает в число «опальных» поэтов. Ему не дают печатать своих произведений, не дают работы - он живет переводами и случайными статьями. Такая же судьба была у Ахматовой, Цветаевой...

Одного за другим теряет Пастернак близких по духу людей.

Из писем Бориса Пастернака.

От 30.11.1948г.

Часто жизнь рядом со мной была революционирующе, возмущающе мрачна и несправедлива, это делало меня чем-то вроде мстителя за нее или защитником ее чести, воинствующе усердным и проницательным, и приносило мне имя и делало меня счастливым, хотя, в сущности говоря, я только старался за них, расплачивался за них. Так умер Рильке через несколько месяцев после того, как я списался с ним, так потерял я своих грузинских друзей. Потом вдруг повторилось потрясение в судьбе Цветаевой, необычайно талантливой, смелой, образованной, прошедшей перипетии нашей эпохи, близкой мне и дорогой, и приехавшей из очень большого далека затем, чтобы в начале войны повеситься в совершенной неизвестности в глухом захолустье.

 

Марина Цветаева. Она как никто понимала Пастернака.

Из статьи Цветаевой «Световой ливень».

Это не отзыв: попытка выхода, чтобы не захлебнуться. Единственный современник, на которого мне не хватило грудной клетки.

...Первое, что в круговой поруке пастернаковских первизн нас поражает: быт. Обилие его, подробность его - и «прозаичность» его. Не только приметы дня - часа!.. Быт для Пастернака - что земля для шага: секунда придержи - отрыванье. Быт у него почти всегда в движении: пульсирующий висок.

 

Б.Пастернак. "Зимняя ночь" (исп. Николай Носков).                                                    Слайд 9 

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И всё терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

40 - 50 годы. Мрачная эпоха безвременья. Мертвое молчание.

Он пишет роман, он торопится: он стар, он боится не успеть...

Он пишет роман, главное дало своей жизни, урывками: много времени отнимает черновая работа, нужная для поддержания жизни, - переводы, статьи. Но Пастернак не был бы Пастернаком, если бы делал что-то спустя рукава. И переводы его - «Фауст» Гете, Шекспир - так же прекрасны, как оригиналы.

Два Гамлета встречаются во времени: Гамлет Шекспира и Гамлет Пастернака из его романа «Доктор Живаго».

 

Борис Пастернак. "Гамлет" (читает Владимир Высоцкий).                                     Слайд 10

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске,

Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идет другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить - не поле перейти.

 

Мы восхищаемся переводами Бориса Пастернака. А он в минуту отчаяния напишет в письме: «Переводы отняли у меня лучшие годы моей деятельности». В английской газете напишут «Пастернак мужественно молчит» и он вспыхнет: «Откуда они знают, что я мужественно молчу? Я молчу, потому что меня не печатают...»

А между тем уже наступал 1955 год, и закончен роман, писавшийся десять лет, и разослан в списках друзьям, и получены первые отзывы.

 

Борис Пастернак. «Доктор Живаго».                                                                          Слайд 11

Главной бедой, корнем будущего зла была утрата веры в цену собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям собственного чутья, прошло, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество фразы...

...Только в плохих книжках живущие разделены на два лагеря и не соприкасаются. А в действительности все так переплетается! Каким непоправимым ничтожеством надо быть, чтобы в жизни одну только роль играть, занимать одно лишь место в обществе, значить всегда только одно и то же!

 

Варлам Шаламов.

В чем роман поистине замечателен и уникален для всей русской литературы - в том самом качестве, которым... дышат и несравненные Ваши стихи - это в необыкновенной тонкости изображения природы и не просто изображения природы, а того единства нравственного и физического мира, единственного уменья связать то и другое в одно, и не связать, а срастить так, что природа живет вместе и в тон душевным движениям героев... Природа сама часть сюжета.

 

Роман написан. Роман читается в списках. Но... разрешения на напечатанье его нет. Наступает 1956 год. Редакции молчат. Тишина - как затишье перед бурей.

И буря грянула.

Пастернак отдал свой роман в зарубежное издательство. Так началась борьба семидесятилетнего человека с огромным государством.

Нет, он не был железным.

Не железный? Но...

Когда судьба Бухарина была уже предрешена, когда знакомые при встрече с ним переходили на другую сторону улицы, Пастернак написал ему поддерживающее письмо, в котором говорил: «Я не верю в вашу вину».

Когда Зощенко был для всех отщепенцем, «мерзавцем», «подонком», Пастернак открыто называл его «милый Михаил Михалыч», пытаясь помочь чем мог.

А письмо Шаламову. А открыто, в разговорах: «Сталин - убийца», «Когда же кончится раздолье подхалимам, которые ради своей выгоды готовы шагать по трупам?»

Это считали бравадой, рисовкой те, кто не знал его. Те, кто знал, понимали: это - его естество, такое же, как дыханье. В нечеловеческую эпоху он продолжал жить по человеческим законам, как будто ничего не произошло. Потому что лицемерить не мог.

Сам Сталин сказал о нем, как о юродивом: «Оставьте в покое этого небожителя» (как узнают потом, разбирая архивы, на Пастернака был собран материал, достаточный для «десяти лет без права переписки»).

Он всегда чувствовал неловкость, мучился оттого, что другие сидят, а он - на свободе, не подозревая, как близко к краю пропасти подошел...

Свою Голгофу он обрел уже после смерти Сталина.

Из воспоминаний Анны Ахматовой.

Началось... Вызовы в ЦК, письма писателей с идеологическими обвинениями. Требования забрать рукопись у итальянцев.

Ноябрь 1957 года. Роман вышел в свет в Италии. Через два года он был переведен на 24 языка! Борис был счастлив, мы - ждали взрыва...

 

Действительно - началось... 23 октября Шведская Академия словесности и языкознания объявила о присуждении Пастернаку Нобелевской премии по литературе 1958 года. Борис Леонидович тут же послал секретарю академии растроганную телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлен, смущен».

31 октября он пишет Хрущеву об отказе от премии...

 

Из документов:                                                                                                                Слайд 12

«Литературная газета», 25 октября 1958 г.: «Пастернак... получил тридцать сребренников... злобствующий литературный сноб... Воскресший Иуда...»

Плакаты, демонстрации студентов Литинститута: «Иуда - вон из СССР!»

 «Нобель перевернулся бы в гробу, если б узнал, кому пошли его денежки...»

«...Доктор Живаго - плевок в наш народ...»

«...Народ не знал Пастернака как писателя... Он узнал его как предателя...»

«Есть хорошая русская пословица: «Собачьего нрава не изменишь!» Самое правильное - убрать его из нашей страны поскорее».

 

Борис Пастернак. "Нобелевская премия" (исп. Борис Зверев).                             Слайд 13 

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

 

Темный лес и берег пруда,

Ели сваленной бревно.

Путь отрезан отовсюду.

Будь что будет, всё равно.

 

Что же сделал я за пакость,

Я, убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

 

Но и так, почти у гроба,

Верю я, придет пора –

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

 

От Пастернака требовали отречения, угрожая разрывом с родиной. Одно за другим он подписал два письма о «добровольном» признании своих ошибок. До этого подумывал о самоубийстве, после - стал спокоен. Шутил, смеялся. Говорят, так иногда ведут себя после операции или шока, когда боль еще не подошла.

Из «Доктора Живаго» Бориса Пастернака.

От огромного большинства из нас требуют постоянного, в систему возведенного криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что думаешь.

 

А. Галич. "Памяти Б. Л. Пастернака" (читает автор).

На экране – короткие видеозаписи Бориса Пастернака.

                                           Слайд 14

 

… Правление Литературного фонда СССР извещает о смерти писателя, члена Литфонда Бориса Леонидовича Пастернака последовавшей 30 мая сего года, на 71-м году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного.

Единственное появившееся в газетах, вернее, в одной – "Литературной газете", сообщение о смерти Б.Л.Пастернака.

 

Разобрали венки на веники,

На полчасика погрустнели…

Как гордимся мы, современники,

Что он умер в своей постели!

И терзали Шопена лабухи.

И торжественно шло прощанье…

Он не мылил петли в Елабуге

И с ума не сходил в Сучане!

Даже киевские "письмэнники"

На поминки его поспели!..

Как гордимся мы, современники,

Что он умер в своей постели!

И не то чтобы с чем-то за сорок.

Ровно семьдесят – возраст смертный,

И не просто какой-то пасынок,

Член Литфонда – усопший смертный!

Ах, осыпались лапы елочьи,

Отзвенели его метели…

До чего ж мы гордимся, сволочи,

Что он умер в своей постели!

"Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела".

Нет, никакая не свеча,

Горела люстра!

Очки на морде палача

Сверкали шустро!

А зал зевал, а зал скучал –

Мели Емеля!

Ведь не в тюрьму и не в Сучан,

Не к "высшей мере"!

И не к терновому венцу

Колесованьем,

А, как поленом по лицу,

Голосованьем!

И кто-то спьяну вопрошал:

"За что? Кого там?"

И кто-то жрал, и кто-то ржал

Над анекдотом…

Мы не забудем этот смех

И эту  скуку!

Мы поименно вспомним всех,

Кто поднял руку!

"Гул затих. Я вышел на подмостки,

прислоняясь к дверному косяку…"

Вот и смолкла клевета и споры,

Словно взят у вечности отгул…

А над гробом встали мародеры,

И несут почетный…

                                               Ка – ра - ул!

 

Из романа «Доктор Живаго» Бориса Пастернака.

Смерть не по нашей части. А вот вы сказали талант, это другое дело, это наше, это открыто нам. А талант - в высшем широчайшем проявлении и есть дар жизни...

 

Борис Пастернак. "Снег идет" (исп. Сергей Никитин).                                           Слайд 15

Снег идет, снег идет.

К белым звездочкам в буране

Тянутся цветы герани

За оконный переплет

Снег идет, и всё в смятеньи,

Всё пускается в полет, -

Черный лестницы ступени,

Перекрестка поворот.

Снег идет, снег идет,

Словно падают не хлопья,

А в заплатанном салопе

Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чужака,

С верхней лестничной площадки,

Крадучись, играя в прятки,

Сходит небо с чердака.

Потому что жизнь не ждет.

Не оглянешься – и святки.

Только промежуток краткий,

Смотришь, там и новый год.

Снег идет, густой-густой.

В ногу с ним, стопами теми,

В том же темпе, с ленью той

Или с той же быстротой,

Может быть, проходит время?

Может быть, за годом год

Следуют, как снег идет,

Или как слова в поэме?

Снег идет, снег идет,

Снег идет, и всё в смятенью:

Убеленный пешеход,

Удивленные растенья,

Перекрестка поворот.

 

Скачать